Константин Левтин - Комната с видом на волны
Дом был не заперт, но это вовсе не являлось неопровержимым доказательством. Так среди охотников принято делать на случай, если кому-то другому понадобится место, чтобы отогреться, отдохнуть или переждать непогоду. Хорошая традиция, что и говорить. А вот непогашенный свет был отчётливым сигналом поспешности. Странно, что при такой спешке в коттедже не осталось каких-нибудь личных вещей: сумок, рюкзаков, менее охотничьей одежды, телефонов…
«Телефонов… – пронеслось в голове у Бретта, – Телефон, мать твою! Ну конечно! В этом доме обязан быть телефон!»
«Боже мой, ну что я за идиот!» – крикнул он вслух и ринулся внутрь.
Спустя полчаса Бретт разочарованно сидел на ступеньках у входа. Телефона нигде не было. Или он не сумел его отыскать. А может быть, единственный телефон в этом доме был спутниковым, и сейчас его сжимал в скрюченных пальцах хозяин, умерший от перитонита вот в том сугробе. В пятистах метрах отсюда. Чёрт!..
Бретт порывался отправиться искать телефон снова, но ему пришлось одёрнуть себя. Время бежало, и солнце ещё недавно, будто зацепившееся за гвоздь прямо над головой, теперь неотвратимо поползло вниз. Всё снова обрело тени.
Его следы, наполнившиеся синевой, точно воронки от бомбёжки грунтовыми водами, подсказывали Бретту направление, по которому он пришёл вчера к дому.
Он встал со ступенек, натянул шапку поглубже и зашагал вперёд.
***
Пронзительный визг тормозов несущегося на него поезда из монотонного и нарастающего превратился в прерывистый и значительно более звонкий. Пэй открыл глаза и в полутьме просторной отельной комнаты увидел расплывчатый огонёк входящего вызова на стационарном телефоне. Он пошарил рукой по прикроватному столику, нашёл очки жены, пачку сигарет и, наконец, свои очки, с усилием приподнялся на локтях и сел в кровати.
Второе октября. Двадцатое августа по лунному календарю. Лунный нравился ему больше…
Жена спала рядом. Её глаза закрывала широкая шёлковая маска кремового цвета, а из правого уха тянулась тонкая серебристая паутинка электронных шумогасителей. Даже три акта пекинской оперы и военный салют в честь дня образования республики были неспособны разбудить её в такой экипировке.
Пэй опустил ноги на едва прохладный плиточный пол и тот, будто ожив, начал быстро теплеть. Он по-утреннему неуклюже прошлёпал к телефону в своей красной пижаме, зажав сигареты в левой руке, и с неохотой взял трубку:
– Господин Лю, доброе утро! Вчера Вы заказывали разбудить Вас в шесть утра. Завтраки будут доступны в зале на втором этаже нашего отеля, начиная с семи часов, – девичий голос на той стороне провода был жизнерадостным и очень бодрым. А ещё не в меру быстрым и слишком старательно выговаривавшим каждый тон. У Пэя мгновенно разболелась голова.
– Эй.
– Могу я Вам как-то ещё помочь? Вызвать Вам такси?
– Нет, ничего не надо. Спасибо. Хорошо потрудились. А.
– Эй! До свидания, господин Лю! Эй!
– А. А, – сказал вполголоса он и повесил трубку, в которой всё ещё продолжали звучат уважительные «а» и «эй»3.
Он снова бросил взгляд в сторону спящей жены. Ничто в её облике не говорило Пэю о том, что она намерена проснуться хотя бы в ближайшие сутки. Дочка спала рядом с ними на отдельной кровати. Своей ночной экипировкой она полностью повторяла мать, с той лишь разницей, что маска у неё на глазах была чёрной, с мультяшным рисунком бешеных красных глаз, а ниточка ушных затычек ярко-жёлтой и тянулась не от уха к уху, а к цилиндрику цифрового плеера.
Лю включил верхний свет, хлопнув в ладоши два раза. Затем он открыл крышку лэптопа, стоящего на тумбочке, и тот сразу зажёг на экране приветственную надпись, раскаивающуюся в том, что на загрузку системы сегодня уйдёт на три секунды дольше в связи запланированной проверкой файловой системы. Лю задумчиво погладил упругий живот и уже гораздо более бодрым шагом двинулся в ванную.
Пэй переключил вытяжку на режим курения, зажёг сигарету от электроприкуривателя, вмонтированного в зеркало на уровне лица и затянулся. Бесценную первую утреннюю затяжку испортил гадкий, слегка сладковатый запах, идущий от руки. Лю взял сигарету в левую руку и с любопытством понюхал правую. Запах, несомненно, шёл из-под пластыря, которым ему вчера залепили порез на указательном пальце. Неужели он успел воспалиться?..
Вчерашний вечер в хого4 начался крайне неприятно. Лю пришёл в ресторан вместе со всей семьёй, сделал заказ и тут же засомневался. Зал был совсем пустым и тихим, и он сгоряча подумал даже, что по незнанию выбрал плохое место. Но не более часа спустя в хого было уже не протолкнуться. Люди приходили по одному и по парам, семьями и даже большими компаниями. Ресторан наполнился громкими разговорами, смехом и толстой подушкой сигаретного дыма. Стало шумно и весело. И в этот самый момент какой-то идиот-официант зацепил его острым краем металлического разноса с креветками. Больно почти не было, а вот крови натекло на удивление много. Вместо того чтобы сбегать за бинтом или хотя бы пачкой бумажных салфеток этот проклятый двести пятьдесят5 стоял перед ним и извинялся как заведённый, выпучив глаза от страха. Его, к счастью, наверняка уволят, если ещё не уволили в тот же день. Или заставят четыре года подряд работать за одну еду и жильё в складской каморке. При определённой везучести, конечно.
Минуту спустя и вовсе началось настоящее представление. Временами даже похлеще тех безобразий, что выделывают детишки из физкультурных школ Дэнфэна6. На крики Пэя из кухни выскочил толстый управляющий и две молодых официантки. Увидев кровь, фонтанирующую из пальца неширокой, но бодрой струёй, управляющий сорвал с одной из официанток фартук вместе с половиной её блузки, и крикнул пронзительно завизжавшим работницам увести с глаз долой этого остолбеневшего недоделка, всё ещё извиняющегося, но теперь смотрящего уже не на Пэя, а на голую девичью грудь. Как, собственно, и сам пострадавший. Так что случайность этого «случайного» обнажения была целиком и полностью на совести управляющего и граничила с изощрённой военной смекалкой преданий «Троецарствия»7.
Толстяк ловко замотал кровоточащий палец краем фартука и, нараспев извиняясь, отвёл господина-господина-господина Лю на кухню. Там он, продолжая свои красноречивые подбадривания, снял моток с пальца, намочил его под холодной водой и бережно промыл им порез. Броском разъярённого тигра управляющий дотянулся до пачки салфеток, насухо промокнул ей травмированную руку Пэя, выудил из ящика пулемётную ленту лейкопластырей, оторвал один зубами и, не дожидаясь, пока кровь снова заполнит рану, налепил его сверху.
И всё стало чудесно: Пэя, поддерживаемого под руки целой ордой официанток, вернули за стол к перепуганной жене и равнодушно уткнувшейся в телефон дочке. Стол был начисто вытерт, и на нём уже громоздились подносы с креветками, грибами и тонкими ломтиками мяса, которые они, Пэй готов был поклясться, точно не заказывали. А ещё на столе красовалась бутылка красного вина, с десяток охлаждённых пивных банок и монументальная бутылка сорговой водки.
– Маотай8 для зажравшихся. Настоящий пролетариат пил и будет пить Эрготоу9. Э-э-эй, – покровительски потирая плечо Лю Пэя, откомментировал взявшийся из ниоткуда управляющий.
Ужин был бесплатным и долгим, а официантки, подлетали к ним, словно ястребы, чтобы забрать, унести, протереть, подлить и добавить. Управляющий приходил и садился к ним за столик раз пять. Он поднимал тосты за здоровье и успех, веселил всех историями и песнями и без устали повторял Лю Пэю, как стойко тот перенёс такую рану – как настоящий дракон.
– Вот два года назад, – говорил он, заботливо поглаживая левую руку Пэя, – был тут один лаовай10. Сунул по пьяни палец в горячий бульон и поднял вой. Плакал и молил вызвать скорую. Совершенный слабак. Девчонка. Вот мы из другого теста, мы их всех крепче и сильнее. Эй. Эй. А.
В перерывах между приходами управляющего пара-тройка других гостей, в основном семейные пары подсаживались за стол к семье Пэя, чтобы выразить ему своё почтение, выпить с героем вечера и обменяться словечком-другим об «этих криворуких растяпах, из деревни понаехавших».
Вечер клонился к концу, на часах уже было за десять, и бутылка Эрготоу была выпита до дна. Управляющий усадил всю семью Пэя в такси. Он спросил у жены Пэя адрес их отеля – сам Лю уже не мог толком сообразить, где, небо его побери, он вообще находится – пошептался с водителем, сунул тому денег и на прощание нежно, двумя руками пожал Лю Пэю левую руку.
Потом были яркие, но расплывчатые огни праздничного Пекина, ослепительные огни в лобби отеля, приглушенный свет в номере и, наконец, темнота глубокого, скупого на сны забытья.
